№10/1, 2011 - Драматургия

Марк Яковлев

Золотая Адель
( почти документальная пьеса о жизни одной картины)

Действующие лица:



Картина Климта «Золотая Адель» (копия, но можно и оригинал)

Густав Климт - художник

Адель - молодая женщина, модель для картины

Фердинанд - промышленник, муж Адели, на 16 лет старше её

Мария - племянница Адели, дочь ее сестры Тэди

Алоис Кунст - друг Марии по гимназии, искусствовед (до войны),
сотрудник гестапо (во время войны), сотрудник государственного музея Бельведер (после войны)

Хубертус Чернин - современный австрийский журналист, граф


Сцена первая:

1903 – 1907 г., богатая гостиная в доме Фердинанда и Адели в Вене,
на боковых стенах старинные картины, задняя стена гостиной пустая.
В кресле сидит Адель и курит сигарету в мудштуке, быстро входит Фердинанд и целует жену в щёку.

Фердинанд (радостно): Представь дорогая, я пригласил его сегодня к нам на обед!
Адель (страдальческим голосом): Кого Его?
Фердинанд: Ну, твоего любимчика – Густава...
Адель (холодно): Ты имеешь в виду своего брата Густава и мою сестру Тэди?
Фердинанд (нетерпеливо): Да нет же!
Адель (опять страдальческим голосом): Ах, Ферри, у меня с утра болит голова, а ты говоришь загадками...
Фердинанд (торжественно): Я пригласил на обед твоего любимого художника...
Адель (оживляясь): Ах, вот кого - Густава Климта?!.
Фердинанд: Да его! Я вычитал недавно один французкий рецепт...
Адель (удивлённо): С каких это пор ты стал интересоваться кухней, обедами и рецептами?!
Фердинанд: Это необычный рецепт, это рецепт супружеских отношений...
Адель (опять страдальческим голосом): Ферри, мы уже четыре года женаты, но я всё ещё не научилась понимать твои намёки.
Фердинанд: Французы говорят: если у вашего мужа появилась пассия, то лучше всего не говорить о ней плохо, а пригласить её к себе в дом на обед.
Адель (удивлённо): Но у тебя пока вроде бы никакая пассия не появилась. Или я ошибаюсь?
Фердинанд: Ну, ты же знаешь, моя пассия - это моя фабрика. Но может быть, кто-то появился у тебя, и по французскому рецепту я решил пригласить его в наш дом на обед.
Адель (восклицает): А..., вот теперь я всё поняла! Ты вероятно побывал на лекции доктора Фрейда?
Фердинанд: Какого ещё доктора? Ты же знаешь, дорогая, что я с утра до вечера занят делами нашей фабрики!
Адель: А вот мы с Тэди ходили на его лекцию.
Фердинанд (продолжая свою мысль): Более того, я решил заказать Климту портрет «моей жены Адели».
Адель: Откуда эта странная идея?
Фердинанд (немного подумав и после небольшой паузы): От пустой стены в нашей гостиной! (показывает рукой на стену). Сначала я хотел купить кого-нибудь из старых голандцев, но потом подумал: «А зачем мне старые голандцы, когда у меня есть молодая жена!?»
Адель: А с чего ты взял, что твоя «молодая жена» согласится ему позировать?
Фердинанд: Но ведь позировала ты два года назад, когда он рисовал «Юдифь».
Адель: Кто тебе сказал, что я позировала?..
Фердинанд: Но об этом сплетничают во всех салонах Вены...А муж, как говорят французы, узнает обо всем последним.
Адель (назидательно): Во всех салонах Вены сейчас говорят только о философии Ницше, о модном психиатре докторе Фрейде и его толковании сновидений...
Фердинанд (задумчиво): Кстати о сновидениях... Идея заказать твой портрет явилась мне как раз во сне...
Адель (иронично): И что за сон тебе приснился: семь тучных коров и семь тощих коров, как в Библии? Расскажи мне, может быть, я смогу его истолковать, как доктор Фрейд!
Фердинанд (задумчиво): Мне приснился странный сон, Адельке...
Помнишь я тебе показывал у нас на фабрике механизмы для распилки и для дробления сахара?
Адель: Что-то припоминаю... А при чём здесь твой сон?
Фердинанд: Мне приснилось, что эти механизмы, но только больших размеров, ездят по Вене и распиливают богатые и красивые дома на несколько частей, а потом дробят их на мелкие кусочки, которые превращаются... в сахар.
Адель (удивлённо): Механизмы эти сами ездят по Вене от дома к дому?
Фердинанд: Нет, Адельке, их толкают люди, весёлые венские жители, в некоторых я даже узнал наших соседей.
Адель: А потом, потом?
Фердинанд: А потом они собирают эти кусочки сахара, набивают ими карманы и мешки и довольные тащат их к себе домой...
Адель (тревожно): И что дальше?
Фердинанд: Дальше разрушаются дома в Вене. И наш дом тоже...Потом они катят эти механизмы в Чехию и рушатся наша фабрика и летний дворец. И дробятся на мелкие осколки наш любимый сервиз из саксонского фарфора и коллекция парцелана...
Адель (с ужасом): Какой ужас!
Фердинанд (медленно и спокойно): И в центре всего этого (подыскивает слово) ...апокалипсиса нетронутым остается только твой портрет.
Адель (испуганно, почти кричит): Какой портрет, Ферри, остаётся нетронутым? Портрет Юдифи?
Фердинанд (задумчиво): Нет, Адельке, не портрет Юдифи, а другой твой портрет – в желтых и золотистых тонах.
Адель (удивлённо): Но никакого другого портрета просто не существует!
Фердинанд (решительно): Вот поэтому я и решил его заказать, чтобы он существовал!
Адель (как-будто что-то вспомнив): Ферри, я спрашиваю тебя ещё раз: а почему ты решил, что я соглашусь позировать?
Фердинанд: Потому что Климт тебе нравится и тебе хочется с ним общаться – это твой интерес. Климт получит хороший заказ – это его интерес. А я получу «портрет моей жены», который мне приснился - это мой интерес. И все будут при своих интересах!
Адель: Ферри, ты рассуждаешь сейчас как человек, заключающий сделку.
Фердинанд: Но это и есть сделка: я заключаю договор и плачу – он получает деньги, а я - картину!
Адель: Так твоя цель - закрыть моим портретом пустую стену в гостиной?
Фердинанд: Адельке, я точно знаю чего хочу: картина должна быть необычной! Может быть, этот портрет заменит нам ребенка, которого нам пока не послал Господь...

После короткой паузы

Адель (задумчиво): Ферри, определенно, ты скорее психолог, нежели сахарозаводчик. И тебе непременно надо познакомиться с доктором Фрейдом.
Фердинанд: Зачем? Любой хороший торговец – уже психолог! И я давно знаком с его учителем доктором Брейером.
Адель (опять задумчиво): Помнишь, перед тем как сделать мне предложение, ты спросил меня: «А Вы любите чай с сахаром?»
Фердинанд: Конечно, помню...
Адель: И я ответила, что люблю чай с сахаром.
А ты воскликнул радостно: «Ну тогда и меня полюбите, потому что я произвожу сахар!».
Фердинанд: Но ещё есть и те, кто производят чай...
Раздаётся звонок.
Адель (тихо, для себя): А вот, кажется, и те, кто производят чай...

Входит Густав Климт с подрамником.

Климт: Добрый день!
Адель (радостно): Добрый день, господин Климт...
Фердинанд (официально): Добрый день, господин Климт! Вы, вероятно, уже догадались, что я пригласил Вас, чтобы сделать вам заказ и потому захватили с собой подрамник.
Климт: Да.
Фердинанд (по деловому): Я бы хотел заказать вам необычный портрет моей жены Адели.
Климт: Чем же он должен быть необычен?
Фердинанд: Тем, что должен просуществовать минимум несколько веков!
Климт (заинтересованно): Интересно, интересно... несколько веков.
Адель: Вас что-то привлекает в этом заказе?
Климт: Недавно в Равенне, в кирхе Сан-Витале я видел бюст императрицы Теодоры, 9 века н.э. Прекрасная работа и чем-то похожа на Вас!
Адель (менторским тоном): Бюст императрицы Теодоры создан в 6 веке н.э.
и совершенно не похож на меня.
Климт: Может быть и в 6 веке н.э., я плохо запоминаю цифры.
Фердинанд (весело): А я наоборот – хорошо их запоминаю.
Адель (с иронией, тихо): Особенно цены на сахар...
Фердинанд: И Вы хотите сказать, что портрет моей жены просуществует столько же веков как и бюст императрицы Теодоры?
Климт: Не знаю. Мне интересно изображать важнейшие точки жизни человека: Зачатие, Беременность, Рождение, Юность, Полдень Жизни, Старость...
Фердинанд: Но всё дело в том, что человек, которого Вы изображаете – смертен и вместе с ним в Лету канут и его воспоминания о важнейших точках жизни!
Климт: Поэтому я и пытаюсь их запечатлеть на полотне...
Фердинанд (живо): Вот и я хочу, чтобы Вы создали портрет моей жены, который будет существовать 14 веков, как бюст императрицы Теодоры!
Климт: Но я не Господь Бог.
Фердинанд: А я Вас, господин Климт, и не прошу создать ещё одну Вселенную. Хотя почему бы и нет? Ведь человек – это тоже Вселенная!
Климт: В этом и заключается вся сложность портретов...
Фердинанд: Но Библию написали люди, Сикстинскую Мадонну нарисовал человек и эти произведения живут в веках! Вот и Вы сделайте портрет моей жены, как Мадонну Австро-Венгерской Империи и пусть этот портрет живёт в веках!
Климт: Вы ставите передо мной очень трудную задачу!
Фердинанд: А я и перед собой ставлю очень трудную задачу: создать самую лучшую в Европе фабрику по производству сахара!
Климт (иронично): Фабрика тоже должна жить 14 веков?
Фердинанд (задумчиво) : В этом я как раз и не уверен. Сахарная фабрика может расколоться на кусочки, как сахар. Поэтому я и заказываю вам портрет моей жены, который должен пережить... апокалипсис.
Климт (что-то обдумывая): Но такая работа может занять несколько лет...
Фердинанд: А мы никуда не торопимся. Я заплачу Вам хороший аванс, чтобы Вы не думали о деньгах.
Климт: Подобная картина может потребовать и дополнительных затрат.
Фердинанд: Например?
Климт: Например, платье я хотел бы отделать золотыми пластинками...
Фердинанд: Если Вы собираетесь отделать платье моей жены золотом, и привлечь внимание к нижней части картины, то я куплю колье в надежде привлечь внимание к верхней части картины.
Адель (иронично): Вот вы уже всю меня и поделили. Мне остаётся только «сложить ручки на груди», чтобы привлечь внимание к средней части картины.
Климт (пропуская ее реплику): Колье лучше всего заказать в Голландии или Бельгии, там есть отличные мастера.
Фердинанд: И какой же вид должно иметь колье?
Климт: Я нарисую Вам его.
Адель (опять иронично): Поскольку так вышло, что я в этой торговле, простите картине, «отвечаю за ручки», то хорошо бы их украсить парой подходящих браслетов.
Фердинанд (смеясь): Я чувствую, что мне придется продать часть моей фабрики.
Климт: Не волнуйтесь, господин Блох, я нарисую небольшие браслеты.
Фердинанд: Вы, кажется, что-то подобное делали для Академии художеств?
Климт: Нет, я, к счастью, не член Академии.
Адель: А почему Вы не входите в Академию?
Климт: Не могу выносить «смертные приговоры» студентам и художникам и говорить серости, что она серость.
Адель: И часто приходится Вам выступать в роли судьи?
Климт: Вот, вчера, был в Академии по делам. Подбегает ко мне какой-то тип с усиками и кричит, что его снова – уже второй раз - не приняли в Академию и сует мне прямо в нос свои рисунки...
Фердинанд: И что Вы ему ответили?
Климт: Сказал не глядя, что все рисунки гениальны! Лишь бы отстал! И он убежал от меня с истерическим криком: »Меня признал Климт!»
Фердинанд (задумчиво): Вы были совершенно правы, господин Климт! Может быть лучше принимать серость в академию.
Климт: Зачем же принимать серость?
Фердинанд: Потому что нет ничего страшнее зависти и затаённой злобы, особенно у так называемых «простых и маленьких людей», которые считают, что они тоже все могут.
Адель (с жаром): Если вы хотите принимать в Университеты посредственностей мужского пола, то талантливые женщины и подавно должны иметь право на учебу в Университетах!
Фердинанд (иронично): А пока женщины имеют право только на то, чтобы быть изучаемыми доктором Фрейдом.
Климт: Я был на лекции доктора Фрейда и мне показалось очень интересным его толкование снов и скрытых в нашем подсознании сексуальных инстинктов.
Фердинанд (несколько смущаясь): У меня в этой связи, господин Климт, к Вам будет одна небольшая просьба...
Климт: Да, пожалуйста...
Фердинанд: Мне бы хотелось, чтобы портрет моей жены не содержал так много... ну как бы это сказать... обнаженных мест, как ваш портрет Юдифи.
Климт: Разумеется. Я сделаю эскиз, и не один, и только после вашего одобрения приступлю к основной работе.
Фердинанд: Замечательно! И Вы со всеми заказчиками так работаете?
Климт: Да. Для меня очень важно, чтобы клиент был доволен моей работой. Тогда он вернется и сделает второй заказ...
Фердинанд (смеясь): С такой философией, господин Климт, Вы могли бы работать у меня управляющим.
Климт: Спасибо за сладкое место, господин Блох, но я уж как-нибудь перебьюсь художником.
Фердинанд: Вы считаете, господин Климт, что быть небогатым художником лучше, чем богатым управляющим сахарной фабрикой?
Климт: Ваш сахар растворится во времени без осадка, и управляющий тоже. А мои картины, я надеюсь, еще надолго переживут меня...
Фердинанд (радостно): Вот видите, наши цели совпадают! Тогда я пойду и прикажу секретарю подготовить договор.
Климт: Я хотел бы попросить у Вас и Вашей супруги разрешения сделать первые наброски уже сейчас, если Вы не возражаете?
Фердинанд: Адель, как ты на это смотришь?
Адель (торопливо): Но тогда я должна пойти и переодеться...
Фердинанд (иронично): Ты еще не решила будешь ли ты вообще позировать,
а уже хочешь пойти и переодеться?
Климт: В переодевании нет необходимости. Сидите в кресле так же как сейчас, можете курить, а я сделаю первые наброски.
Фердинанд: Не буду вам мешать (уходит).

Климт берет подрамник и начинает рисовать.
Конец первой сцены.


Сцена вторая:

Декабрь 1924 г., та же гостиная в доме Фердинанда и Адели в Вене,
на боковых стенах старинные картины, на задней стене - большая картина «Золотая Адель». На диване лежит больная Адель, курит.
Вбегает радостная племяница, подросток Мария и целует тётю.

Мария (с тревогой): Тётя Адель, как Вы себя чувствуете?
Адель (слабым голосом): Не очень хорошо, Мария.
Мария (радостно): А у нас в гимназии будет новогодний бал! Я в первый раз пойду на бал!
Адель: Но тогда тебе надо сшить бальное платье!
Мария (опять радостно): Вот я как раз и пришла к Вам поговорить об этом.
Адель: Честно говоря, я в этом мало что понимаю. Твоя мама разбирается в платьях намного лучше меня.
Мария: Но она хочет, что бы платье было приталенное, а мне нравится прямое!
Адель: Какая разница. Ты будешь хороша и в том и в другом!
Мария: А декольте? Какого размера должно быть декольте?
Адель (строго): Мария, но ты ведь еще девушка, гимназистка! Какое может быть декольте?!
Мария: Оно может быть такое же, как у Вас на картине!
Адель (задумчиво): Я хочу завещать эту картину австрийской государственной галерее, поэтому поспеши побыстрее снять фасон платья.
Мария: Зачем? Вы же ещё не умираете!
Адель (грустно): Кто знает? Но всё равно, надо как можно быстрее заказать для бала точно такое же платье!
Мария: Да, верно! Но тогда нужны будут ещё украшения: колье, браслет и серьги.
Адель: Я вижу, Мария, что ты прекрасно разбираешся в этих делах.
Мария (по детски решительно): А что тут разбираться! У меня маленькая грудь, поэтому колье должно быть большим, чтобы привлекать мужские взгляды!
Адель (с иронией): А если большая грудь? Тогда можно и маленькое колье!?
Мария: Ну, конечно! Тогда достаточно и маленького... Мужской взгляд все равно прилипнет!

Обе взахлеб смеются

Адель: А что, у тебя уже и кавалер есть?
Мария (смущенно): Ну, еще не кавалер, но на бал он меня уже пригласил!
Адель: И я его знаю?
Мария (опять смущенно): Да, знаете! Помните я летом приходила к вам в гости с парнем. Он учится в мужской гимназии, недалеко от нашей и часто меня провожает после уроков домой. Он серьезно интересуется искусством и мы смотрели у вас картины Климта.
Адель: Да, да припоминаю... Мы с ним разговаривали об истории живописи. Начитанный и хорошо воспитанный юноша...Он меня распрашивал о Климте и хотел писать работу о нём. Кажется его зовут Алоис...
Мария: Да тётя, Алоис Кунст.
Адель: Ну что же, Мария, хорошо, что тебе нравятся культурные мальчики.
Мария (опять смущаясь): Тетя Адель, а можно примерить ваше колье?
Адель: Да, можно. Возьми его в секретере. Там же браслет и серьги.

Мария (подходит к секретеру, открывает ящик, достает колье и надевает его. С восторгом смотрится в зеркало): Ой, как красиво, тетя Адель!

Адель (не обращая на неё внимания): Хочу открыть тебе одну тайну...
Мария (с детским восторгом): Ой, я так люблю тайны!
Адель: Я наблюдаю за „Золотой Аделью“ уже 17 лет и заметила, что она может
предсказывать судьбы людей, связанных с нею.
Мария: Как это „предсказывать судьбы“?..
Адель: Если долго смотреть ей в глаза, а потом на уголки губ с определённой
точки, то можно заметить, улыбается она или хмурится...
Мария: И когда Вы это заметили?
Адель: Перед смертью Климта...
Мария: А она предсказывает только печальные события?...
Адель: Нет, хорошие предсказывает тоже...
Мария (с жаром): А где эта точка, где?...
Адель: Отойди подальше, Мария, ещё немного, теперь правее, нет назад, стоп!

Входит Фердинанд.

Фердинанд: Что здесь происходит?.. Мария, ты прямо принцесса Милосская!
Адель (нравоучительно): Милосская была Венера, а «принцессой» была Дульсинея Тобоская...
Мария (перебивая тетю и слегка капризно): Нет, нет, тетя Адель, мне очень нравится это имя »Принцесса Милосская».
Адель: И что из того...
Мария: Дядя Ферри, называйте меня теперь «Принцесса Милосская», а я вас буду называть «Мой Дон Кихот»! Договорились?
Фердинанд: Договорились, Мария! Так что же здесь происходит?
Адель: Здесь происходит подготовка к первому в жизни новогоднему балу!
Фердинанд: Ах, вот оно что! Тебе очень идет это колье... принцесса Милосская.
Может быть, когда-нибудь мы с Аделью и подарим его тебе... например, на свадьбу!
Мария: Это хороший стимул, мой Дон Кихот, поскорее выйти замуж...
Адель: Не торопись, Мария, колье никуда не убежит от тебя...Получишь его пока на бал, а потом и насовсем на свадьбу.
Мария (с восторгом): Насовсем, на свадьбу?!
Адель: Ты всегда и всё будешь получать в жизни. Потому что твоя мама хотела назвать тебя просто Мария, а я придумала тебе полное имя Мария-Виктория, чтобы ты всегда одерживала победы!
(Тяжело вздыхает, делает паузу).
А теперь иди, мне надо поговорить с Ферри наедине.

Мария радостная убегает и кричит: «Ура, у меня есть бальное платье! У меня есть колье!..»

Адель: Ферри, я хотела поговорить с тобой о моём завещании...
Фердинанд: С чего это вдруг?
Адель: У меня последнее время нехорошие предчувствия, была у врача...
Вот и написала завещание в январе прошлого года.
Фердинанд (осторожно): У тебя что то серьёзное?..
Адель: Ещё не знаю...
Фердинанд: И что же там в завещании?
Адель: Хочу оставить 50 тысяч венским обществам «Друзья детей» и «Готовность».
Фердинанд: Это разумно, я тебя хорошо понимаю. Ты так помогала им все эти годы.
Адель: Свои драгоценности я хотела бы разделить между племянницами.
А моё колье подари, как договорились, Марии-Виктории на свадьбу.
Фердинанд: Думаю, что при её прыти это может произойти уже скоро....
Адель: А свои книги я хотела бы подарить венской библиотеке для юношества и народной библиотеке. Там много серьёзных книг по философии, по искусству, истории, психологии, политике. Многие книги с автографами авторов...
Фердинанд: Книги с автографами авторов я бы предпочел оставить себе...
Адель: Но, Ферри, ты всегда так занят, что тебе их некогда будет читать.
Фердинанд: Я буду читать только автографы... Это не займет у меня много времени. (Твердо): Книги с дарственными надписями авторов я хочу оставить себе!
Адель: Хорошо, пусть будет так.

После паузы:

Я понимаю, Ферри, как тяжело тебе будет расстаться с нашими любимыми картинами. Поэтому прошу тебя только после твоей смерти завещать два моих портрета и четыре ландшафта Климта австрийской государственной галерее.
Фердинанд: А почему ты не хочешь оставить эти картины в семье и завещать их нашим родственникам: Карлу, Роберту, Леопольду, Луизе, Марии, Мире, Бетине... У нас нет детей, но, слава Богу, полно племянников и племянниц!
Адель: Знаешь, Ферри, я хочу чтобы эти картины Климта видели все люди, а не только наши родственники.
Фердинанд: Адельке, я конечно, тоже хочу чтобы их видели все люди и картины были выставлены в музее. Но принадлежать картины, при этом, могут нашей семье!
Адель (раздраженно): Господи, Ферри, ты со мной торгуешься, как будто я твой партнер по сахару.
Фердинанд (миролюбиво): Ты, Адельке, и есть мой партнёр по сахару. Потому что моя жизнь с тобой такая сладкая... Я не представляю, как смогу жить без тебя... Только работа может спасти меня... и, может быть, взгляд на эту картину!

После паузы
Адель (почти плача): Ферри, я виновата перед тобой! Я не родила тебе детей, которых ты так хотел.
Фердинанд: Ты не виновата, Адельке! Ты тоже хотела детей, но Господь не пожелал нам их дать.
Адель (почти кричит): А почему ОН не хотел этого? Почему?! Если женщина дважды рожает мертвых детей, а третий ребенок умирает через два дня после родов – значит я виновата перед Господом и перед тобой тоже! (плачет)
Фердинанд (садится на диван рядом с женой и успокаивает её): Может быть, он наказывает нас за то, что мы слишком богатые... Не плачь, Адельке, не плачь. Ты не виновата ни перед Господом, ни передо мной...


Сцена третья:

1938-1940 г., та же гостиная в доме Фердинанда и Адели в Вене,
на боковых стенах старинные картины, на задней стена картина «Золотая Адель». В середине гостинной стоит стол и на нём телефон. Мария сидит за столом и что-то пишет. Раздаётся телефонный звонок. Мария вздрагивает и осторожно, с испугом берёт трубку.

Мария (настороженно, тихо): Мария Альтман слушает... Как приедут через пять минут? Но я не готова!..

На другом конце провода положили трубку. Слышен зуммер.
Мария вскакивает, подбегает к картине, потом быстро начинает собирать бумаги со стола. В гостинную входит человек в штатском – это Алоис Кунст.

Человек в штатском (медленно и с иронией): Добрый день, фрау Альтман!
Мария (не глядя на вошедшего и собирая бумаги, отвечает механически):
Мария: Добрый день!
(Потом поднимает голову и пристально смотрит на вошедшего, восклицает): Алоис, это ты?!. Я тебя узнала по голосу...
Человек в штатском (гордо):
Разрешите представиться: сотрудник тайной государственной полиции Алоис Кунст (мельком показывает yдостоверение).

Мария смотрит на него, не говоря ни слова

Человек в штатском (официальным тоном):
Я нахожусь здесь по специальному распоряжению фюрера! Фюрер пожелал лично ознакомиться с картинами Густава Климта.
Мария: Почему именно Климта?
Человек в штатском (тихо, оглянувшись по сторонам и закрывая входную дверь): Потому что Климт был единственным, кто похвалил рисунки фюрера, когда его во второй раз не приняли в Венскую Академию художеств.
Мария (растерянно): И что значит «ознакомиться»? Он что, сейчас придёт сюда знакомиться?
Человек в штатском: Нет, фрау Альтман. Это как раз тот случай, когда Гора идёт к Магомеду!
Мария: Алоис, что всё это значит?
Человек в штатском: Это значит, что два моих сотрудника у машины (показывает себе за спину) сейчас заберут картины и увезут их в Берлин, чтобы показать лично фюреру!
Мария: И что будет потом, Алоис?
Человек в штатском: Если картины понравятся фюреру, то они войдут в его коллекцию и останутся в Берлине.
Мария (с надеждой в голосе): А если не понравятся?
Человек в штатском: Если не понравятся, их скорее всего продадут за бесценок австрийской государственной галерее.
Мария: А кто продаст? Фюрер что ли? Как он может продать то, что ему не принадлежит? Картины принадлежат моему дяде!
Человек в штатском (оглядываясь по сторонам): Тише Мария! Нас могут услышать... (говорит громко): По закону об аризации имущества, эти картины теперь принадлежат Третьему Рейху!
Мария: Но это же грабёж!
Человек в штатском : А ты хочешь, чтобы они (показывает на дверь) устроили прямо здесь, в этом доме аризированный аукцион имущества «Доротее» на радость вашим соседям? Сейчас это, между прочим, очень модно в Вене: забирать вещи прямо из квартиры исчезнувших соседей! Дёшево и тащить недалеко!
Мария (с ужасом): Как, аукцион прямо в доме Адели и Фердинанда?!
Человек в штатском: Да, прямо в этом доме! И распродали бы кому ни попадя из соседей вашу мебель, вазы, посуду, гобелены, а «Золотая Адель» досталась бы за пять рейхсмарок мяснику Гансу Майеру с соседней улицы и он повесил бы её у себя в лавке!
Мария (тихо): Какой ужас... и стыд.
Человек в штатском: А может быть ты хочешь, чтобы тебя отправили в Дахау вслед за твоим мужем?
Мария (тихо): О Фрице, Алоис, я хотела бы с тобой поговорить отдельно.
Человек в штатском (миролюбиво): Мария, мы не первые, кто экспроприирует собственность и, в частности, картины бывших владельцев.
Мария: Кто же ещё додумался до этого?
Алоис: Ну, например, большевики всего каких-нибудь 20 лет назад конфисковали картины у знаменитых русских промышленников и коллекционеров Щукина и Морозова. Ленин просто подписал указ о национализации коллекций картин и всё! Я же искусствовед, и хорошо знаю историю живописи.
Мария: И вы собираетесь сделать тоже самое?
Человек в штатском: Ну, мы не настолько примитивны, как большевики. Наш адвокат Фридрих Фюрер сейчас готовит материалы о неуплате налогов твоим дядей.
Мария: Каких налогов? Это было лучшее предприятие во всей Европе!
Человек в штатском: Мы уже конфисковали его фабрику по производству сахара и все иммущество, включая дворец в Чехии, коллекцию картин, парцелана, старинные гобелены и т.д. И всё это в счет неуплаты налогов сахарозаводчиком Фердинандом Блох-Бауэром.
Мария: А при чём тут налоги?
Человек в штатском: Этот приём стар как мир, описан ещё в древних манускриптах, до сих пор действовал безотказно и, думаю, так будет всегда. Власть вспоминает «о неуплате налогов», когда хочет прибрать к рукам чьё-либо состояние.
Мария: И что же потом?
Человек в штатском: А потом государство продаёт его имущество с молотка по заниженной цене, но кому надо. Например, фабрика достанется инвестору Клеменсу, близкому к руководству Третьего Рейха.
Мария: А его картины?
Человек в штатском: А его картины, как я тебе уже говорил, посмотрит фюрер.
Мария (со страхом): Как ты думаешь, ему может понравиться «Золотая Адель»?
Человек в штатском (задумчиво): Думаю, что нет! Слишком семитские глаза у твоей тётки.
Мария (со вздохом облегчения): Ну, слава Богу!
Человек в штатском: А всё что не понравится, купит за одну рейхсмарку австрийский музей, для народного обозрения. Всё для народа! Всё во имя народа! И всё от имени народа! И что же здесь незаконного, если всё для народа?

Мария (медленно и что-то обдумывая): Нет, нет, господин Кунст, всё абсолютно законно.
После паузы:
Мария: Мой старший брат лет пять назад спас в Альпах при обвале снежной лавины кого-то из родни фюрера, кажется, племянника.
Человек в штатском: О, это очень важно для вас. Уточни у него, кого именно он спас и сообщи мне. Я поговорю где-надо и может быть помогу вам выехать.
Мария: Алоис, неужели это всё реально? Я потеряла уже всякую надежду...
Человек в штатском: Когда речь идёт о больших деньгах, всё становится абсолютно реально.
Мария (осторожно и тихо): Алоис, ты думаешь, можно вызволить Фрица из Дахау?.. Я знаю одну примету...

Человек в штатском: Какая ещё примета?.. Что за чушь!
Мария: Тётя Адель перед смертью мне говорила, что если смотреть на картину с определенной точки, то можно увидеть: улыбается она или хмурится...
Человек в штатском: Ну и что?
Мария: И это примета: будут в твоей жизни положительные изменения или отрицательные...
Человек в штатском (неуверенным голосом):.. Ну, и где эта точка?..
Мария: Отойди подальше, ещё немного. Теперь правее, ещё правее, назад, стоп!
Человек в штатском (смотрит на картину): Мне она улыбается...А тебе?..
Мария: И мне тоже...Значит Фрица – освободят!
Человек в штатском (раздраженно): Я же тебе сказал - это станет совершенно реально, если ты поедешь в Берлин и в присутствии нотариуса откажешься письменно от доли в текстильных предприятиях Альтмана. И Фриц сделает тоже самое, и главное, его брат Бернхард, как владелец, сделает тоже самое.
Тогда вы можете быть совершенно свободны и от собственности и от Дахау.
Мария: Конечно, я это сделаю! Ни одно предприятие не стоит жизни человека. Спасибо тебе, Алоис, за добрый совет и за помощь!
Человек в штатском: Это не совет. Это – приказ!

После паузы

Мария (задумчиво): Алоис, как ты думаешь, как бы сложилась наша жизнь, если бы я ответила тебе тогда в кафе «Да» и мы бы поженились?
Человек в штатском: Я думаю, что тогда мы бы уже давно сняли эту картину и спрятали её в надёжном месте!

Вместе смеются.

Человек в штатском: Тише, они могут услышать (показывает на дверь)
Мария (прекращая смеяться): А если серьёзно, Алоис?
Человек в штатском: А если серьёзно, то этого не могло произойти по одной простой причине: твои родители из очень богатых семей, а мои - простые учителя начальной школы.
Мария (что-то вспомнив): А помнишь, как я тебя привела в эту гостиную и, после разговора с тетей Аделью, ты попросил разрешения у неё дотронуться до рамы этой картины?
Человек в штатском: Да, и она сказала, что раму Климт взял давно у своего брата Эрнста. А когда я увидел на тебе это колье (показывает на картину), то решил ни на шаг не отходить от тебя.
Мария: Причем здесь колье?
Человек в штатском: А потому что на балу были такие отчаянные ребята как Вернер Кох или Курт Штайнмаер. От них всего можно было ожидать. Они сейчас оба служат в СС, вся грудь в крестах.
(после паузы)
Но мне у вас в доме запомнилось другое...
Мария: Что именно?
Человек в штатском: Помнишь, один раз в пятницу вечером я был у вас дома на домашнем концерте?
Мария: Нет, не помню... Ну и что?
Человек в штатском: И твой отец играл на виолончели работы Страдивари...
Мария: Да, это Ротшильд одолжил Фердинанду виолончель для папы. Но папа играл так себе, средне... (с иронией), вот твои... коллеги и забрали её ещё в апреле. Наверно, они умеют играть на ней лучше.
Человек в штатском: (не замечая её иронии, мечтательно): А у меня этот божественный тон до сих пор звучит в ушах...

Мария (после паузы, задумчиво): И давно ты с этим... с ними?
Человек в штатском: Почти два года... А что я мог сделать, Мария?!
Что может сделать вообще простой и маленький человек в Третьем Рейхе?
Или попасть в концлагерь, как твой муж, или сотрудничать...
Третьего в Третьем Рейхе не дано!

Мария (задумчиво и медленно): Простой и маленький человек в Третьем Рейхе залез на самый верх...И в чем же заключается твоё сотрудничество?
Человек в штатском: Моя основная работа - колесить по Европе и отбирать картины из музеев и частных собраний для коллекции Германа Геринга. Мы скоро будем в Париже и уж там работы будет непочатый край!
Мария: Скажи мне, Алоис, как ты, такая тонкая натура, знаток живописи и классической музыки, можешь сотрудничать с этим... с ними?
Человек в штатском: Знаешь, Мария, вначале было тяжело. Но потом я понял, что фюрер предоставил мне уникальную возможность подержать в руках картины, о которых я мог только читать в книгах или мечтать во сне.
(С восторгом): Я держал в руках Рембранта, Веласкеса, Гойю, Брегеля, Дюрера и других выдающихся мастеров. За два года я даже собрал маленькую собственную коллекцию, хотя, конечно, не такого высокого уровня. Хочешь посмотреть?
Мария (пропуская мимо ушей его вопрос): Как ты сказал, Алоис: «фюрер дал мне возможность»?
Человек в штатском: Конечно, кем бы я был без него? Сотрудником провинциального музея...
Мария (что-то вспоминая, медленно):
В прошлом году пред Рождеством я случайно встретила Курта Штайнмаера.
Человек в штатском (оживляясь): Правда, и где Курт?
Мария: Он приезжал на Рождество домой на побывку. Мы с ним случайно встретились у моей подруги Гертруды, ну ты помнишь, за которой он ухлёстывал ещё в гимназии. И Курт, который был уже сильно пьян, сказал мне твою же фразу о фюрере, но в другом смысле.
Человек в штатском (осторожно): В каком смысле?
Мария: Он сказал, что «фюрер дал ему возможность безнаказанно убивать».
И это ни с чем не сравнимое чувство эйфории и безнаказанности, когда ты как Господь Бог можешь распоряжаться чужой жизнью. Он сказал, что может меня сейчас пристрелить и ему ничего не будет. Гертруда обхватила его, повалила на диван и он тут же уснул.
Человек в штатском (хмуро): А при чем здесь я? Я же никого не убиваю.
Мария (тихо): Я не хочу говорить тебе, Алоис, при чём здесь ты. Правда вообще никогда и никому не нужна...
Человек в штатском (твёрдо): Нет, скажи! Я хочу знать правду.
Мария: Помнишь, когда ты сделал мне предложение, я не сказала тебе ни «да», ни «нет», а ты настаивал...
Человек в штатском (жестко): А я и сейчас настаиваю и хочу знать правду: при чём здесь я? (Почти кричит) Разве я виноват в том, что сейчас происходит!? Разве я всё это начал? Что я, маленький человек, могу изменить?
Мария (колеблясь): Может быть, я не должна тебе говорить об этом, Алоис, но правда заключается в том, что Курт безнаказанно убивает, а ты безнаказанно распоряжаешься собственностью убитых. Вы работаете с Куртом на одном конвеере, просто на разных его концах.

(После паузы)

Человек в штатском (философски и о чем-то думая): Если бы всё было так просто, как ты говоришь: на разных концах конвеера... смерти. Курт – очень плохой, Алоис – чуть получше, но тоже плохой. А ведь наши с тобой цели, Мария, по сути, совпадают.
Мария: Какие цели?
Человек в штатском: Твоя цель – сохранить свою любовь и вызволить любой ценой мужа из Дахау.
Мария: Да, это так! А твоя цель, Алоис?
Человек в штатском: И моя цель – сохранить мою любовь и спасти её любой ценой!.. Вот видишь: наши цели совпадают!
Мария (удивлённо): Она что, тоже в опасности?...
Человек в штатском (многозначительно): Да, она в очень большой опасности (оглядывается на дверь) в это смутное время с ней может произойти всё что угодно...
Мария: Я ничего не понимаю!.. Кто она? Она что, тоже «не арийка»?
Человек в штатском (с усмешкой): Она - полукровка: отец - австриец, мать – еврейка.
Мария (осторожно): Можно мне спросить: как её зовут?
Человек в штатском (торжественно): Её зовут «Золотая Адель»! Моя Любовь – эта картина! (показывает рукой на картину). И моя цель – сохранить мою Любовь для потомков любой ценой! Она должна жить в веках!
Мария (удивлённо): Но это же картина, Алоис!..
Человек в штатском (с горящими глазами): Да, Мария, для тебя – это картина, а для меня - Божество! Ты видела эту картину с детства, почти каждый день, забегая к тёте и дяде после школы или гимназии. Для тебя это были будни. Ты к ней просто привыкла, как к мебели, как к этому столу или стулу, и ты не осознаешь её величия! Как и те двое плебеев (показывает пальцем на дверь), которые тоже ничего не осознают! Им бы побыстрее всё сгрести в кучу, да увезти в Берлин!
Мария (с иронией): Прости им господи, не ведают что творят...
Человек в штатском (торжественно): Вот именно – Господи! Я сейчас в Вене единственный, кто осознаёт всю опасность для жизни Адели! Может быть, это и есть моя миссия на Земле, миссия Левия Матфея – снять её с Креста, на котором её распяли... И я совсем не случайно здесь. Я здесь – по веленью Господа, чтобы спасти её!

(Человек в штатском решительно подходит к картине с левой стороны и берет её за один угол)

Человек в штатском: Ну, а теперь и ты мне помоги, Мария...Магдалина!
Мария (удивлённо): Ты меня просишь?..
Человек в штатском: Возьми картину за другой угол, придерживай левой рукой и помоги мне её снять...с Креста.
Мария (после некоторого колебания): Ты издеваешься надо мной, Алоис! Ты специально просишь меня помочь, чтобы я была соучастницей... преступления?
Человек в штатском: Да нет, Мария. Просто не хочу, чтоб этот плебс, который ничего не смыслит в живописи, лапал её руками. А я в юности, только прикасаясь к этой раме мизинцем, уже был неимоверно счастлив!

Мария медленно и неуверенно, как во сне, подходит к картине и берет её за левый угол. Вдвоём снимают картину и ставят её на пол.

Человек в штатском (хмуро): Пойду и распоряжусь на своём конце конвеера, чтобы мои легионеры выносили...тело Христа.

После паузы, холодно

И будь осторожна в высказываниях, Мария! И по телефону тоже! На другом конце конвеера могут услышать тебя и ты окажешься в соседнем бараке со своим мужем. Тогда вам уже не выбраться... (с усмешкой) из этого рая.

Уходит. Быстро входят два человека в штатском и выносят картину.
Мария садится за стол и обхватывает голову руками.
После паузы раздается телефонный звонок.

Мария (осторожно берёт трубку, говорит тихо): Мария Альтман слушает.
Голос в трубке: Добрый день, принцесса Милoсская!
Мария: Вы ошиблись номером! (вешает трубку)

Раздаётся повторный телефонный звонок

Мария: Мария Альтман слушает!
Голос в трубке: Не вешайте, пожалуйста, трубку, принцесса Милосская!
Это звонит ваш Дон Кихот...
Мария (что-то вспомнив): Ах, дядя Ферри...
Голос в трубке (обрывает её и говорит по слогам): Это зво-нит ваш Дон-Ки-хот!
Мария (радостно): Я всё поняла, я всё поняла... Дон Кихот, Вы где?
Голос в трубке: Где-то ещё на этой Земле. Как у тебя дела, принцесса Милосская?
Мария: Папа умер в начале июля...
Голос в трубке (после паузы): От чего?
Мария: Они пришли, когда мамы и папы не было дома, и потребовали у слуги отдать «подарок Ротшильда», или они разгромят весь дом. И слуга отдал им виолончель. Папа сильно переживал из-за этого.
Голос в трубке: А откуда они узнали, что у вас есть виолончель Страдивари?
Мария (задумчиво): Вы помните моего приятеля по гимназии Алоиса Кунста?
Голос в трубке: Нет не помню! У тебя было столько приятелей в гимназии, что всех не запомнишь...
Мария (грустно): Значит теперь все мои друзья детства – осведомители гестапо.
Голос в трубке: Как мама?
Мария: Ничего...Через неделю они приехали и забрали у мамы все её драгоценности, а потом у Луизы и у меня.
Голос в трубке (с волнением): И колье Адели, которое я подарил тебе на свадьбу, тоже забрали?..
Мария: Да, тоже. Они просто сгребли всё в кучу, сунули в большой мешок и уехали на грузовике. А через два дня арестовали Фрица. Я ходила в тюрьму, носила ему передачи...Их принимали только потому что я его жена...
Голос в трубке (с волнением): Где он сейчас?
Мария: Фриц в конц... нет, в трудовом лагере под Мюнхеном, в Дахау...
Голос в трубке (помедлив): Напиши письмо, что ты отказаваешся от своей доли в текстильных предприятиях Альтмана и пошли его в гестапо в Берлин. Тогда, возможно, Фрица смогут освободить. Такие случаи уже есть и их становится всё больше. Теперь это называется „аризация народного хозяйства“.
Мария: Я туда должна явиться лично и подписать всё в присутствии нотариуса.
Голос в трубке: Будь осторожна, принцесса Милосская...
(после паузы, с иронией)
Что ещё «хорошего» ты мне можешь сообщить?
Мария: Сегодня они забрали все ваши картины и увезли в Берлин. Я зашла на Элизабетштрассе проверить всё ли в порядке в доме, а они тут же позвонили и приехали. Вероятно, за домом следят, может быть, ждут, что Вы вернетесь, чтобы арестовать Вас... и тоже потребовать от Вас переписать на них вашу фабрику.
Голос в трубке (после молчания, решительно): Слушай меня внимательно, принцесса Милосская, это очень важно для тебя: я переделаю...

Связь неожиданно обрывается на полуслове и слышен только телефонный зуммер...
Мария (в сильном волнении):.. Аллё, аллё! Я Вас не слышу Дон Кихот! Что Вы переделаете, Дон Кихот? Аллё, Фердинанд, аллё, Ферри, я Вас не слышу... Аллё...

Мария бросает трубку и сидит за столом обхватив голову руками и плачет. Слышны только зуммер...


Сцена четвертая:

1998 г., музей Бельведер в Вене, на задней стене картина «Золотая Адель», на боковых стенах другие картины Климта.
Беседуя, входят сотрудник музея, консультант Алоис Кунст (с папкой) и журналист Хубертус Чернин (с фотоаппаратом на груди и кейсом в руках).


Кунст (продолжая беседу, мягко):
Вы совершенно правы, господин Чернин, не только Шилли учился у своего учителя Климта, но и учитель позже тоже кое-что заимствовал у своего ученика.
Чернин: Так часто бывает в жизни: сначала мы кого-то научим, а потом они у нас это забирают и выдают за своё...
Кунст (настороженно): Что Вы имеете в виду?..
Чернин: Я имею в виду... (слегка помедлив) перспективу и свет у Климта и Шилли.
Кунст (облегчённо вздохнув): Да, Вы правы. Всё-таки как много зависит от освещения картины!

Подходят к «Золотой Адели»

Чернин: А что, Вы видели какое-то другое освещение этой картины?
Кунст (механически): Конечно, ещё до войны... (осёкся)
Чернин (иронично): Ну да, до войны с неба падал другой свет...
Кунст: Да, Вы правы, до войны свет был другой... Я хожу в Бельведер, как в кирху, каждую неделю и молюсь на Адель как на икону!
Чернин: А что, до войны картина висела так же как сейчас?
Кунст (слегка заикаясь): Н...нет, она висела... напротив окна и свет падал прямо.
Чернин: И с какого года картина в Белведере?
Кунст (неуверенно): По моему...где-то с 1936, если я не ошибаюсь... Фердинанд Блох-Бауэр пожертвовал её в соответствии с завещанием своей жены...
Чернин: Да, это было так давно, что многое забылось. Вот поэтому я и хочу посмотреть документы на приобретение картины и счета на её покупку.
Кунст (уверенно): Вам их никто не покажет! Вы известны как скандальный журналист, копающийся в грязном прошлом и ищущий скелеты в австрийском шкафу.
Чернин (кротко): С чего это Вы взяли? Я самый обычный журналист.
Кунст (уверенно): Ну как же, Вы раскопали грязное дело кардинала Ганса Гроера, который на протяжении 40 лет использовал мальчиков в монастырях для своих сексуальных утех. Подумаешь новость...
Чернин (просто): Ну, это же так интересно – заглянуть в спальню монаха... и увидеть такое!
Кунст (наступая): А кто раскопал нацисткое прошлое Курта Вальдхайма? Он же был прекрасным генеральным секретарём ООН! И потом хотел стать достойным канцлером Австрийской Республики! Кто ему помешал своими мнимыми разоблачительными статьями?
Чернин: Почему «мнимыми»?
Кунст: Легко было быть «студентом-бунтарем» в 1968 году! Или сейчас, в 1998 году при демократии, Вы такой смелый журналист! А что бы Вы, господин смелый журналист, делали в 1938 году при нацизме на месте Курта?

Чернин (задумчиво): Трудно сказать...
Кунст: Что тут трудного, все просто: Вы бы служили в гестапо и Вам бы цены не было!
Чернин: Почему Вы так думаете?..
Кунст: А у Вас характер такой: выискивать и вынюхивать тайную, грязную информацию о людях... Как раз то, что там и требовалось!
Чернин: А если бы я отказался?
Кунст: Отказались бы служить в гестапо? Тогда пошли бы в Дахау...Или писали бы свои статьи против наци (это Вам не против Хайдера сейчас)? Да Вам бы один раз, как графу, пригрозили, а потом элементарно пристрелили на тихой венской улочке.
Чернин: Но Вальдхайму никто не угрожал...
Кунст: А Курт просто выполнял свой долг, как и тысячи других австрийцев!
Не больше и не меньше...А что ещё остаётся делать простому, маленькому человеку в период диктатуры?
Чернин: Во-первых, не проявлять чрезмерного рвения при нацизме, а во-вторых, не рваться в генсеки ООН при демократии. Я знаю этот тип «простых людей»: они всегда плывут по течению власти, независимо от того какая власть, и всегда в первых рядах!
Кунст: Как Вам не стыдно, австрийцу, да ещё из графского рода, говорить такое! Австрийцы стали первыми невинными жертвами национал-социализма в марте 1938 года, когда вся Европа ещё была свободной!
Чернин: Если Вы забыли с какой неописуемой радостью эти «невинные жертвы» встречали своего соотечественника Адольфа из Германии, то посмотрите кадры кинохроники.
Кунст: Смонтировать на плёнке можно всё что угодно и Вы как журналист знаете это лучше меня. И австрийцы здесь не при чём!
Чернин: Население Австрии составляло всего восемь процентов от населения Третьего Рейха, но в СС наших с вами соотечественников было вдвое больше – вот оно излишнее рвение, а в охране концлагерей вообще было сорок процентов австрийцев.
Кунст (иронично): Вы хороший бухгалтер, но плохой австриец! Австрийцы просто очень практичные люди: лучше быть в охране концлагеря, чем получить пулю в лоб на Восточном фронте. Или Вы так не считаете?
Чернин: Я ещё и историк по образованию. А история – это не только слова, но и цифры...
Кунст: И что Вы хотите сказать этими вашими цифрами?
Чернин: Что наши с вами соотечественники хорошо приспосабливаются к любому режиму. В нашей стране, к сожалению, не был принят закон о денацификации, как в Германии. Союзники не считали австрийцев преступниками и все наши австрийские наци и сочувствовавшие им остались после войны при своих старых и «теплых» должностях.
Кунст (с возмущением): И это говорите Вы – потомок старинного австрийского графского рода...
Чернин: Известно, что так называемые «простые люди» приспособились к нацистскому режиму лучше, чем элита. Да ещё и запаслись кое-чем для потомков...
Кунст (иронично): Ну конечно, у вас, у знати, голубая кровь и гордость, которая не позволяла вам...
Чернин: (перебивая его): ...Извините, а кстати, чем Вы занимались в это славное время?
Кунст (гордо): Я всегда занимался и служил только чистому искусству!
Чернин: Как можно заниматься «чистым искусством» в „грязное время“?
Кунст (опять гордо): То, что меня не интересует политический строй, а только искусство! Я родился в Австро-Венгерской империи, жил во времена Веймарской республики, потом при нацизме, сейчас при демократии. И знаете, что было самым сильным впечатлением в моей жизни?
Чернин: Интересно что же?
Кунст: Наиболее ярким впечатлением была самая большая выставка Климта за всю историю живописи. Она состоялась в 1943 году в Австрии и на ней были собраны почти все работы Климта со всей Европы. Включая и те, что потом сгорели в конце войны. Я даже приезжал из Парижа посмотреть ее. Такого больше никто и никогда не увидит! Это и есть чистое искусство – вне времени и вне политики...
Чернин: Интересно, как называлась «Золотая Адель» при нацизме?
Кунст (мрачно): Она называлась «Damenbild in Gold».
Чернин: Наш соотечественик, коллекционер Адольф, тоже «собрал» всего за пять лет самую большую коллекцию старинных картин в Европе!
И ее тоже больше никто и никогда не увидит.
Кунст (опять мрачно): Не утрируйте, пожалуйста. Я хотел сказать, что мне не важен политический строй, а интересует только чистое искусство, живопись!
Чернин: И на каком же фронте и в каком чине Вы служили чистому искусству? На Восточном или на Западном?
Кунст (смутившись и переводя разговор на прежнюю тему): ...Или сейчас, кто пишет негативные статьи о Хайдере, который просто борется против засилия иностранцев в нашей стране?
Чернин: Понимаете, господин Кунст, Хайдер - это мой бизнес и ничего больше! Надо же как-то зарабатывать на жизнь... (с самоиронией) потомку обедневшего графского рода!
Кунст: Правильно говорят, что журналистика вторая древнейшая профессия, после проституции. Вы за деньги готовы продать всё – даже престиж Родины!
Чернин: Я то как раз и отмываю престиж Родины, а Вы его коптите и коптите...
Кунст: Это Вы-то отмываете престиж нашей Родины своей грязной журналистикой? То Гроер, то Вальдхайм, потом Хайдер... теперь Вы взялись за Золотую Адель!
Чернин: Если я пишу неправду, Вы можете подать на меня в суд!
Кунст: Мне одна умная женщина еще в 1938 году сказала, что правда – никому и никогда не нужна! А Вы все носитесь со своей правдой...
Чернин: Журналистика должна быть правдива и не скучна - иначе читатели не будут покупать газеты и журналы. А читатели всё время жаждут новых правдивых сенсаций, разоблачений, ниспровержения кумиров и жареных фактов! Так что все претензии к читателям!
Кунст (иронично): Жареное, вообще, вредно для здоровья! И только, чтобы сберечь Ваше здоровье – я, как консультант музея, буду категорически против предоставления Вам оригиналов документов о происхождении картин. Только так мы сможем сберечь наше австрийское искусство!
Чернин: Вы сравнили журналистику с проституцией...
Кунст (миролюбиво): Ну, не обижайтесь на меня. Ведь это же правда, о которой Вы так печетесь! Вы – журналисты, все продажны, как проститутки!
Чернин: Но кроме всем известной «проституции», есть еще слово «реституция».
Кунст (осторожно): Да, корни этих слов совпадают...
Чернин: Корни-то совпадают, да смысл противоположен! И реституция означает возвращение собственности их владельцам. Вот Австрия наконец-то приняла в этом году закон о реституции произведений искусства, как вам известно.
Кунст (хмуро): Ну и что из этого?
Чернин: По этому закону, Бельведер должен мне предоставить документы на приобретение интересующих меня картин Густава Климта и счета на их оплату.
Кунст: Мне так же известен другой закон, принятый сразу после войны, о запрещении вывозить из Австрии произведения искусства.
Чернин: И на основании этого закона наследники не могут ничего узнать о своём состоянии?
Кунст (радостно): Вам нет необходимости копаться в архивной пыли, господин Чернин. Все бумаги в порядке! И только чтобы сберечь Ваше драгоценное здоровье и время, я захватил с собой копию завещания самой Адели Блох-Бауер.
Чернин: И что же там написано?
Кунст (достаёт из папки бумагу и с удовольствием читает её):
«...Два моих портрета и четыре ландшафта Густава Климта, я прошу моего супруга, после его смерти, завещать австрийской государственной галерее.
19 января 1923 г».
Это рукописное завещание самой Адели Блох-Бауэр.
Чернин: Разрешите посмотреть?
Кунст (радостно): Да, да, пожалуйста! Согласно этому завещанию Адели картина и находится в австрийской государственной галерее. Все по закону !
Чернин: Но это только просьба к мужу и владелдьцу картин завещать их австрийской государственной галерее. Но, может быть, муж не захотел выполнить просьбу своей жены.
Кунст (возмущенно и очень эмоционально): Как Вы могли такое подумать! Фердинанд так любил Адель, он делал для нее все и выполнял все ее малейшие просьбы бесприкословно!
Чернин: А Вы что, были свидетель этого?
Кунст (после некоторой паузы, колеблясь): Если хотите правду, к которой Вы так стремитесь – то да, я был свидетелем этого!
Чернин: Интересно, когда?
Кунст (мечтательно): Когда я был гимназистом, то несколько раз бывал в доме Блох-Бауэров на Елизабет штрассе 18.
Чернин: Интересно... Вы можете утверждать, что Фердинанд выполнял все просьбы Адели бесприкословно?
Кунст (твердо): Да, я могу это утверждать! Достаточно было подглядеть, с какой любовью смотрел Фердинанд на свою жену, чтобы утверждать: он выполнит любую ее просьбу, чего бы она не пожелала!
Чернин: Конечно, взгляд влюбленного мужчины – это сильный аргумент, но взгляд к делу не пришьешь...Пришивать надо документы.
Кунст (твердо): Если необходимо, я могу дать официально письменное подтверждение этому!
Чернин: Как Вы думаете, господин Кунст, что же должно произойти, чтобы муж отказался выполнять последнюю волю любимой жены?
Кунст (лукаво): Может быть, другая женщина...
Чернин: Да, Вы правы – это другая женщина...
Кунст (удивленно и волнуясь): Интересно...Я ничего об этом не знаю. Вот это Вы копаете, современные журналисты! Кто она? Как ее зовут?
Чернин: Вот видите, как Вы заинтересовались Правдой-то! А сами говорите, что правда никому не нужна.
Кунст (волнуясь): У Вас действительно есть какие-то документы о ней или это просто очередные слухи?
Чернин: У меня действительно есть здесь копии документов (похлопывает рукой по своему кейсу).
Кунст (умоляюще): Господин Чернин, не тяните душу, скажите как ее зовут?
Чернин: Вы уверены, что хотите знать ее имя?
Кунст (быстро): Да, да, конечно, хочу знать!
Чернин: Ее зовут – «Нацистская Система Австрии»!
Кунст (облегченно): Ну Вы и шутник, господин Чернин, а я-то думал что-то серьезное...
Чернин: Это очень серьезно: именно из-за этой «Системы» Фердинанд Блох-Бауер написал свое новое и последнее завещание, которое отменяет все другие!
Кунст (осторожно): Какое последнее завещание? Какого года?
Чернин (доставая из кейса копию завещания):
Оно написано 22 октября 1945 года в Цюрихе, за месяц до смерти Блох-Бауера.
Кунст (пытаясь не выдать волнения):
Ну и что там написано? Любопытно посмотреть...
Чернин (читает):

"Мое последнее желание

Находясь в здравом уме и свободный от принуждения я заявляю следующее:
Половину моего движимого и недвижимого имущества я завещаю мой племяннице Луизе Баронессе Гутман, урожденной Блох-Бауэр проживающей в настоящее время в Загребе.
Четверть моего движимого и недвижимого имущества я завещаю моей племяннице Марии Альтман, урожденной Блох-Бауэр, проживающей в настоящее время в Голливуде (Калифорния).
Четверть моего движимого и недвижимого имущества я завещаю моему племяннику Роберту Бентли (ранее Блох-Бауэр), проживающих в Ванкувере, Канада.
Желаю быть кремированым в ближайшем крематории.
Мой прах завещаю захоронить в том же месте (если возможно), где и урна моей усопшей жены.

Это моя последняя воля, я сам написал и подписал собственноручно.
Фердинанд Блох-Бауэр
Цюрих 22. Октября 1945 г.
Все бывшие завещания я обьявляю недействительными. Фердинанд Блох-Бауэр"

Кунст (после некоторого молчания, жестким голосом ):
Скажите мне откровенно австрийский граф Чернин: чего Вы в конце-концов добиваетесь?

Чернин: Я добиваюсь очистки австрийской истории от темного прошлого.
Кунст: И Вы считаете, что если «Мона Лиза Австрии» уедет в Америку, то это и будет «очистка австрийской истории»? И это ваша мечта?
Чернин: Моя мечта, чтобы картина принадлежала тому, кому она должна принадлежать по закону, а не в результате нацистского грабежа!
(с иронией) И в конце концов - это мой долг, как графа! А граф должен выплачивать долги своего недалекого плебса, выбравшего Адольфа...
Кунст (перебивая его): То есть Вы хотите освободить свою душу от долгов?
Чернин: Да, я хочу освободить свою родину и свою душу от долгов.

Кунст (слегка напевая и юродствуя):

"Жизнь тогда лишь хороша,
Коль Душа свободна,
Да свободная Душа
Господу угодна... "

Чернин: Что Вы хотите этим сказать?
Кунст: Мой долг предупредить Вас в конце нашего разговора: будьте осторожны – мечты иногда сбываются!
Чернин: Вы мне угрожаете?
Кунст: Нет, я Вам не угрожаю, но я верю уже 60 лет...в одну верную примету...
Чернин: В какую?...
Кунст (решительно): Встаньте вот сюда и смотрите в глаза, а потом на уголки губ Адели...И Вы поймёте, в какую!

Чернин встаёт на указанное Кунстом место и смотрит на картину.

Кунст (после паузы, с интересом):
Она Вам улыбается или хмурится?..
Чернин (задумчиво): Я не вижу отсюда никакой разницы с обычным изображением „Золотой Адели“...
Кунст: Потому что Вы смотрите на неё просто как на картину...
Чернин: А как смотрите Вы?
Кунст: А я смотрю на „Золотую Адель“ как на икону и вижу, что раньше она мне улыбалась, а теперь печальна.
Чернин: И что это значит?..
Кунст (жестким голосом, чётко выговаривая каждое слово):
Это значит, что если Вам, австрийский граф Хубертус Александер Феликс Франц Мария Чернин фон унд цу Чудениц... не дай Бог!.. удастся отобрать «Мадонну Австрии» у австрийского народа, то Господь Бог ни Вам, ни мне этого никогда не простит!


Сцена пятая:

2006 г., Лос-Анжелес, гостиная в доме Марии Альтман, в кресле сидит Мария, Хубертус Чернин рассматривает книги на полке, на задней стене гостиной картина «Золотая Адель».

Альтман: Что Вы там так внимательно разглядываете на книжной полке?
Чернин: Корешки книг! Скажи мне, что ты читаешь и я скажу кто ты!
Альтман: А Вы хотите знать обо мне больше, чем то, что я племянница Фердинанда и Адели Блох-Бауеров?
Чернин: Конечно, хочу знать больше, ведь я журналист и очень любопытен.
Не согласитесь ли Вы, фрау Альтман, ответить на мои «не всегда легкие вопросы»?
Альтман: Господин Чернин, я ваш вечный должник, после того как Вы мне прислали письмо о новой возможности вернуть картины Климта.
Чернин (включает диктофон): Тогда начнем интервью с Вашего детства,
с ваших родителей.
Альтман: Моя мама была родной сестрой Адели, а мой отец был братом Фердинанда Блох-Бауера и известным в Вене адвокатом. В семье нас было 5 детей, я самая младшая.
Чернин: И что вам запомнилось из детства?
Альтман: Что жили, как ни странно, довольно скромно: я носила простые платья, могла есть только дешевое итальянское мороженое.
Чернин: Может, вам только казалось, что оно дешевое?
Альтман: Нет, когда я играла в школьном дворе с другими детьми, то все хотели лизнуть друг у друга шоколадное или ванильное или с орехами мороженое. Я тоже любила шоколадное мороженое и лизала его у своих подружек, а мое простое итальянское мороженое даже никто из подружек не хотел лизнуть. Было обидно...
Чернин: А что вам запомнилось из отрочества?
Альтман: Больше всего, конечно, домашние камерные концерты, которые устраивались у нас дома по пятницам.
Чернин: Ваш отец играл на виолончели. Он был хорошим музыкантом?
Альтман: Он не был профессионалом, играл средне, больше для себя. Но Ротшильд через дядю Ферри одолжил ему виолончель Страдивари. И этот божественный звук я слышу до сих пор. Последний концерт у нас дома был в ночь, когда нацисты заняли Австрию. Как сейчас помню – играли Брамса.
Чернин: Какой Вы запомнили свою тетю Адель?
Альтман: Адель обогнала свое время, сейчас бы она училась в университете, а тогда женщинам это было запрещено. Она всегда интересовалась историей, философией, политикой, искусством. Хотела создать свой собственный интеллектуальный мир, салон. Курила сигареты с мундштуком, завещала себя кремировать – и это в 1923 году, когда о таком страшно было и подумать...
Чернин: У Адели был мужской склад ума?
Альтман: Да, это так. Она дружила со Стефаном Цвейгом, с Климтом, с Кокошкой и с другими выдающимися личностями своего времени. Но она всегда была холодной и не часто выражала восторги.
Чернин: Чем вы можете объяснить ее холодность?
Альтман: Думаю, причина в том, что она так и не смогла получить ребенка, хотя рожала трижды. Для женщины – это глубокая внутренняя травма...
Чернин (немного смущаясь): Могу я Вам задать один интимный вопрос?
Альтман: Господин Чернин, я уже в таком возрасте, что меня можно обо всем спрашивать...
Чернин: По картине видно, что художник влюблен в модель. Был ли роман между Аделью и Климтом?
Альтман: Я была слишком мала, чтобы судить об этом. Но когда подросла, то спросила об этом маму и та с возмущением ответила: «Как ты могла такое подумать? Это было чисто интеллектуальное общение!»
Чернин: А что из себя представлял ваш дядя Фердинанд?
Альтман: Дядя Ферри был очень живой, любил австрийское искусство XIX века. Адель предпочитала модерн и знакомства с венскими художниками. Это по ее заказу Кокошка нарисовал портрет Фердинанда Блох-Бауера.
Чернин: Каковы были их взаимоотношения?
Альтман: Дядя Ферри боготворил Адель. После ее смерти он собрал в комнате Адели картины Климта и приносил туда ее любимые цветы. Я бывала в этой комнате по воскресеньям и по праздникам и хорошо знала с детства эти картины Климта.
Чернин: Сколько стоит сейчас картина «Золотая Адель», мы приблизительно знаем. Интересно, сколько заплатил заказчик Блох-Бауер художнику Климту за эту картину сто лет назад?
Альтман: Я не знаю, сколько заплатил дядя Ферри Климту, но даже для такого богатого человека как он, это была значительная сумма. Конечно, он рисковал, когда покупал картины современных австрийских художников, вместо проверенных временем фламандцев или итальянцев.
Чернин: Он хорошо разбирался в искусстве?
Альтман: Не знаю... Но сейчас с высоты своего возраста я вижу, что дядя Ферри был не только очень хорошим промышленником и мудрым человеком, но и незаурядной личностью с уникальной и трагической судьбой.
Чернин: И в чем же заключалась уникальность его судьбы?
Альтман: Из маленькой мастерской, доставшейся ему от отца, он создал крупнейшее в Европе акционерное общество по производству сахара. Он пережил две мировые войны, раннюю смерть любимой жены, мировой финансовый кризис, приход нацистов к власти, потерю всего состояния, бегство и эммиграцию, дожил до разгрома нацизма. Его судьба – это тема для романа!
Чернин: Расскажите о своем муже.
Альтман: Фриц Альтман был оперным певцом, его брат Бернард был промышленником и имел текстильную фабрику. Мы поженились в декабре 1937 года, дядя Ферри подарил мне на свадьбу колье Адели (показывает на картину). Это было за три месяца до окуппации Австрии нацистами.
Чернин: Вы помните тот день, когда нацисты вошли в Вену?
Альтман: Да, помню очень хорошо... Австрийцы были необычайно счастливы!
Чернин: Вы можете сравнить кадры кинохроники с тем что было на самом деле?
Альтман: То что показывают в кадрах кинохроники – это только маленькая частичка «счастья», которое охватило австрийцев. Я также видела в кинохронике колье тёти Адели на шее Эмми Геринг.
Чернин (тоном судьи): Этот аргумент не состоятелен. У Эмми Геринг шея была в три раза толще, чем у Адели и она просто не смогла бы надеть это колье.
Альтман: Там была такая резиночка, она растягивалась... Если бы вещи могли говорить, это колье могло бы о многом рассказать.
Чернин: А кстати, где сейчас находится это колье (показывает на картину)?
Альтман: Я не знаю...В апреле 1938 года гестаповцы забрали виолончель Страдивари, а также все мои и мамины драгоценности. Колье просто сунули в мешок. А пару дней спустя арестовали Фрица и он оказался в Дахау.
Чернин: Как вам удалось освободить мужа?
Альтман: Его брат Бернхард, который был тогда в Париже, подписал бумагу, что он отказывается от своей фабрики в пользу кого-то из нацистских промышленников. Фриц и я тоже подписали такие бумаги.
И тогда его выпустили из Дахау под домашний арест в Вене.
Чернин: А как вам удалось бежать из Вены?
Альтман: О, это отдельная история! Моего старшего брата вызвали в гестапо.
Мы думали для ареста. Но гестаповец, который его допрашивал, задал ему всего один вопрос: где он встречал Новый 1934 год?
Чернин: А при чем здесь Новый 1934 год?
Альтман: Мой брат был альпинистом и встречал 1934 год в Альпах. Там кого-то завалило лавиной, а брат с товарищем откопали бедолагу. Этот человек оказался племянником Гитлера, и теперь он в гестапо допрашивал моего брата.
Чернин: Невероятно...
Альтман: Племянник Гитлера сказал ему: бегите, я вас буду прикрывать два дня. Мы бежали по поддельным документам, но неудачно.
Чернин: А что потом?
Альтман: Тогда Бернхард из Парижа организовал нам билеты на самолет Вена – Мюнхен. Уже сели в самолет в Вене, летчики завели моторы и вдруг в последний момент моторы выключили и открыли дверь в самолет. Мы думали, что это за нами пришли, арестовывать. Но кто-то опоздал на самолет, их впустили в салон и мы полетели в Мюнхен.
Чернин: Почему в Мюнхен?
Альтман: В Мюнхене мы сели в поезд и поехали в Аахен, к бельгийской границе. Там на такси - прямо к границе, и пастор показал нам, где можно перелезть через забор. Когда перелазили, я порвала чулки. Эти рваные чулки я храню до сих пор как символ нашего бегства и спасения.
Чернин: Зачем Вы подписали после войны бумагу, что жертвуете пять картин Климта из коллекции вашего дяди музею Белведер?
Альтман: После войны в Австрии был принят закон, запрещающий вывоз произведений искусства. Мне австрийцы предложили забрать всю коллекцию дяди при условии, если я пожертвую пять картин Климта музею Бельведер, как и просила тетя Адель в своем завещании. О завещании дяди я тогда ничего не знала.
Чернин: И Вы согласились?
Альтман: А что мне оставалось делать? Мы жили в Америке после войны очень бедно, а моих четверых детей, детей сестры и брата надо было кормить и учить. И я решила, что лучше получить часть дядиной коллекции, чем ничего.
И подписала бумагу о пожертвовании Бельведеру пяти картин Климта.
Чернин: То есть под давлением австрийских властей?
Альтман: Торги шли как на базаре, ни о каких законах и правах наследников речи не шло...
Чернин: А Вам не приходила мысль, что оставленные картины все же можно вернуть?
Альтман: Знаете, я дочь адвоката и уважение к праву во мне воспитано с детства. Я не теряла надежды, что справедливость когда-нибудь восторжествует.
Чернин: Мария Альтман выиграла все калифорнийские суды против Австрийской Республики. У вас был хороший адвокат?
Альтман: Да, это Е. Рандоль Шёнберг, внук австрийского композитора Арнольда Шёнберга, с которым наша семья дружила еще в Вене. Он бывал у нас на домашних концертах...
Чернин: Когда дело дошло до высшего суда США, что вы подумали?
Альтман: Я не хотела подавать документы в Высший суд США. Хотя суд и независим от правительства, но президент Буш-младший был на стороне Австрии и не хотел портить отношения с республикой из-за «таких мелочей».
Чернин: А почему Высший суд США решил, что все можно уладить в американских судах?
Альтман: Потому что дядя Ферри был гражданином Чехии, а не Австрии.
Но мне было особенно приятно, что все-таки последнее слово осталось за австрийским арбитражным судом из трех авторитетных австрийских адвокатов.
Чернин (выключая диктофон): Фрау Альтман, я благодарю Вас за интервью.
Альтман: Я тоже была рада, хоть как-то Вас отблагодарить за вашу помощь.

Чернин подходит и пристально смотрит на „Золотую Адель“.
Альтман: Что Вы там топчитесь на месте и так пристально разглядываете на картине?
Чернин: Ищу точку, с которой можно увидеть: улыбается она мне или нет?
Альтман (удивлённо восклицает): Вы что, тоже знаете эту секрет?!.

Чернин (торопливо укладывает диктофон в портфель): Прошу прощения, фрау Альтман, но я тороплюсь на самолет в Мюнхен, как Вы когда-то.
Только Вы бежали оттуда, а я бегу туда (смеется и убегает).
Альтман (кричит ему в догонку): Счастливого полета и я Вам позвоню завтра утром

Встаёт на тоже место, где только что стоял Чернин и пристально смотрит на картину.

Затем ставит диск Брамса, садиться в кресло и слушает.

Потом берет телефон и набирает номер

Мария Альтман: Доброе утро, господин Чернин! Как Вы долетели?
Чернин (голос в трубке):
Долетел нормально, спасибо. Обработал в самолете Ваше интервью, хочу сейчас поехать в редакцию, но что-то чувствую себя не очень хорошо, сердце прихватило и ...

Связь неожиданно обрывается на полуслове и слышен только телефонный зуммер...
Мария Альтман (в сильном волнении): Аллё, аллё! Я Вас не слышу, господин Чернин! Что Вы сказали?
Аллё, Хубертус, надо срочно вызвать скорую помощь! Аллё, я Вас не слышу Хубертус... Аллё...

Мария Альман опускается на стул, сидит за столом, обхватив голову руками и плачет. Слышны только сигналы зуммера...

Голос из-за кулис:

Картина «Золотая Адель» и ещё четыре работы Густава Климта, по решению австрийского арбитражного суда были возвращены государственным музеем Австрии «Бельведер» наследнице Марии Альтман в Лос-Анжелос в феврале 2006 года.
Затем картины были проданы наследниками на аукционе за 300 миллионов долларов и выставлены для всеобщего обозрения в музее немецкого и австрийского искусства на пятой авеню в Нью-Йорке.
Хубертус Чернин скончался спустя четыре месяца после возвращения картин в июне 2006 года в возрасте 50 лет.



>>> все работы Маркa Яковлевa здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"