№4/1, 2011 - Поэзия

Александр Габриэль

Королевство

Вместо зАмков - тысячи замкОв.
За замкАми - змеи и мангусты...
Государство плавленых сырков.
Королевство квашеной капусты.
На вопрос: "To be or not to be?"
так и нет ответа, хоть ты тресни.
Не привыкнув к санкциям на песни,
передохли в гнёздах воробьи.

Бодро рапортует Атоммаш,
как полезны ядерные свалки.
Под победный похоронный марш
заняты клопами коммуналки.
Перманентно болен поводырь
чем-то для здоровья безопасным.
Нежно льнёт к немногим несогласным
белая несмелая Сибирь.

Остаётся сжаться до нуля
и винить карманные заплаты
на предмет отсутствия рубля
до заветной долбаной зарплаты.
Кухонька, санузел и альков -
как у всех. Не густо и не пусто...

Королевство квашеной капусты.
Государство плавленых сырков.


Осенний черновик

Эта поздняя осень безжалостно души разграбила,
неизбывной тоскою дорога ее обозначена...
Но как хочется верить: нам рано, чтоб набело, набело;
будут шансы еще, чтобы пробовать начерно, начерно.

Резонируя с листьями - тонкими, желтыми, палыми,
мы с тобою так родственны душами - грустными, стылыми...
Повзрослели икары, но выжили. Стали дедалами -
и не то чтоб циничными; просто немного бескрылыми.

Но не время еще кропотливой старательной вычистке;
пусть останутся буквы - корявыми, темы - избитыми...
Не хочу в чистовик - окончательный, каллиграфический,
в элегантной обложке, так схожей с могильными плитами.

Можно молча страдать, выпив чашу терпения дочиста,
да по звездам гадать, что нам жизнью с тобой предназначено...
Сядь поближе ко мне, раздели мое неодиночество,
и мы впишем себя в эту осень
неброско и начерно.


Контрапункт

В паутине рутинно-кретинистых дел,
изодрав себе душу дорогою тяжкой,
ты на свете, который не так уж и бел,
незаметною куклой живешь, невальяжкой.

В авангарде пируют не дувшие в вуз.
Пустяки, что колени болят от гороха...
Сахар, смешанный с солью, неважен на вкус,
но когда привыкаешь - не так уж и плохо.

Всё не так на земле, никого в облаках,
одинаково выглядят Раи и Ады;
и повсюду долги, ты в долгах как в шелках,
и осклизло снуют по тебе шелкопряды.

На весах объективности сбита шкала,
из преступников вышли отменные судьи...
Но страшнее всего - зеркала, зеркала,
из которых глядят незнакомые люди.

На тебя, мудреца - недобор простоты,
позабыли тебя то ли бог, то ли боги...
но спасает любовь, без которой - кранты,
и с которой отсрочены все эпилоги.


Обрывки юности

О юность! Праздный хор надежд.
Невнятный стиль. Нечеткий слог.
Сплошной винительный падеж.
Сплошной страдательный залог.

Листок тетрадный. Гладь стола.
Набат часов и пыль в углу.
Она ушла, ушла, ушла...
Осколки жизни на полу.

Всё необъятное - объять.
Любой этюд - играть с листа.
Оценка "кол". Оценка "пять".
Посередине - пустота.

Читать - прожорливо, подряд,
гася в себе страстей пожар:
Аксенов. Кафка. Дюрренматт.
Вийон. Айтматов. Кортасар.

Чужая дача. Стол. Камин.
Четыре пары. Плед. Паркет.
Про капюшон поёт Кузьмин.
За ним Макар - "...не меркнет свет..."

В ТиВи всё те же, без замен.
Обломки цели. Пир горой.
Политбюро понурый член
(по возрасту - Рамзес Второй).

Нагрузка. Комсомольский рейд.
Общага. Бедность. Голоса.
Измятый постер группы "Slade".
Девицы. Водка. Колбаса.


И всё. Затмение. Обрыв.
Сознанье. Долг. Рутина дел.
Баюкает подводный риф
обломки древних каравелл.

О юность, вечная игра,
который век, который год...
И послезавтра - как вчера,
как сотни лет тому вперёд.


Покой

Как часто мы мечтаем о покое,
не слишком представляя, что такое
наш Главный Приз по имени Покой.
Мой добрый друг, покой нам - только в Ницце,
на стадионе или в психбольнице,
покой наш - Куршавель или Джанкой.

Покой, когда он только не приёмный,
есть броский быт, кипящий жаром домны,
дарящий жизни сочный аромат.
Порою даже в возгласе "По коням!"
мне слышится заряженность покоем -
покоем чингисхановых армад.

Мой друг, покой - отнюдь не спутник лени.
Доступен он в местах людских скоплений
по низкой и завышенной цене.
Не верьте чуду или верьте чуду -
покой возможен, в принципе, повсюду.
Но только не с собой наедине.


Патамушта

...патамушта в жилище твоём по углам паутинка и не светится истина в чёрном дешёвом вине и никто не поможет погладить шнурки на ботинках хоть ори по-французски вальяжно и зло: "Ла Шене!"; патамушта не в кайф на концерте в кино и в притоне патамушта схватить молоток и разбить зеркала где опять предстаёшь цирковым дрессированным пони позабывшим что в принципе можно разгрызть удила; патамушта усохли озёра в противные лужи и в любом окруженьи ты тусклый печальный изгой а слова о любви получаются хуже и хуже патамушта нельзя быть на свете красивой такой...
...и не ведая толком почём фунт изюма в отчизне ты истратил снаряды пытаясь попасть в воробья патамушта ты Рыцарь Печального Образа Жизни разменявший общенье на мрачные взгляды в себя патамушта не греет задорное пламя глинтвейна и охота повыть на потрёпанный профиль луны; время шарит в душе с обезьяньей ухмылкой Эйнштейна приспособив себя к интерьерам цветастой страны; леденящий Таймыр где однажды смеялась Алушта; повстречав по одёжке проводят тебя по уму...
Не на каждый вопрос ты отыщешь своё "патамушта"; значит, лучше заткнись и забудь про словцо "почему".


Время и место

Там хорошо, где нас с тобою нет.
И не было. И, видимо, не будет.
Где чуткие отзывчивые люди
руководят движением планет,
и этим людям хокку и сонет
дороже залпов тысячи орудий.

Там хорошо. Там души и умы
работают грядущему во благо.
И полнится шедеврами бумага
без давящей на нервы кутерьмы.
Там хорошо, где есть с тобой не мы,
где не живут ни Борджиа, ни Яго.

Там что ни весть - всегда благая весть
и нет резонов для недоброй вести.
Там провели тысячелетья вместе
народы, коих нам не перечесть.
Но плохо там, где мы с тобою есть.
В одном и том же времени и месте.

И ты, и я, свой чахлый век губя,
попали на войну взамен бьеннале...
Прогорклым дымом затянуло дали -
и так от января до декабря...

Мы время подогнали под себя,
но места под себя не подогнали.


16, или Девчонка с собакой

Что ж ты, прошлое, жаждешь казаться
румяным, завидным et cetera,
чем-то вроде клубка, из пушистейших ниточек времени
свитого?!..

А она выходила из дома напротив
выгуливать сеттера,
и кокетливо ветер
касался ее новомодного свитера.

Затихали бессильно
аккорды тревожного птичьего клёкота -
второпях отходили отряды пернатых
на юг, к Малороссии.
А девчонка по лужам неслась, аки по суху -
тонкая, лёгкая,
совместив территорию памяти
и
территорию осени.

Сентябрило.
И время подсчета цыплят наступало, наверное.
И была, что ни день,
эта осень то нежной, то грозною - всякою...
Шли повторно "Семнадцать мгновений весны",
но до города Берна я
мог добраться быстрей и верней,
чем до этой девчонки с собакою.

И дышала душа невпопад, без резона,
предчувствием Нового,
и сердчишко стучало в груди
с частотою бессмысленно-бойкою...

А вокруг жили люди, ходили трамваи.
Из врат продуктового
отоваренно пёр гегемон,
не гнушаясь беседой с прослойкою.


Занавеска железная...
Серое.
Серое.
Серое.
Красное.
Кто-то жил по простому наитию,
кто-то - серьезно уверовав...
Над хрущевской жилою коробкой
болталась удавка "Да здравствует...",
а над ней - небеса
с чуть заметно другими оттенками серого.

А вокруг жили люди -
вздыхая, смеясь, улыбаясь и охая,
освещая свое бытие
то молитвой, то свадьбой, то дракою...

Но в 16 - плевать,
совершенно плевать, что там станет с эпохою,
лишь неслась бы по лужам,
по мокнущим листьям
девчонка с собакою.


Бонни

Ну нет бы реснички красить да клеить марки,
лениво глядеть на полдень техасский жаркий...
Но слишком тускла работа, и муж - зараза.
Депрессия. Крах на бирже под всхлипы джаза...
Тебе ли бояться бога, чертей и сглаза?!
Ухмылки не прячь. На то ты и Бонни Паркер.

Ведь годы уйдут. Ферзями не станут пешки -
ты так и подохнешь в полупустой кафешке,
в которой отвратно пахнет ушедшей эрой...
Но нынче - протри глаза и прогнись пантерой.
И вот он, твой шанс по имени мистер Бэрроу.
И с кем, как не с ним, в "орлов" превратятся "решки".

И с кем, как не с ним, за долгих четыре года
добраться кровавой тропкой до небосвода -
подальше от этой нищей угрюмой пьяни,
бежать по канату, нерву, по острой грани
навстречу последним пулям в Луизиане,
навстречу смерти, в которой и есть свобода.

Дописан твой стих, и Клайд досмолил окурок.
Вы зримей и легендарнее прочих урок.
Появится фильм. Там будет азарт погони,
там будет мечта взамен пустоты и вони...
Тебя через сотню лет со слезою, Бонни,
припомнит любой романтик.
Любой придурок.


Повторы

Уже не след выделывать коленца, рядиться в грим шута, героя, мима... Грядущее - поток реминисценций, сплошной поток, и ничего помимо. Движенье к эпилогам от прелюдий победно, как весной - восход светила. Найди ж отличья между тем, что будет, и тем, что сообразно фактам, было - ведь не найдешь! Зеркальные законы. Просты сюжеты, как раскаты грома... Всё тот же дом. И сумрак заоконный. На тех же гонках - та же ипподрёма. Онегин ли, Печорин твой приятель - но в том же ты стихе, романе, пьесе. На девственную свежесть восприятий ложится зеленеющая плесень. Так и живешь с остаточным апломбом, к стареющим привыкнув отраженьям. И дежа вю, построенные ромбом, готовят стрелы к будущим сраженьям. Лелей мечты, как мусульманин Мекку, в любую неприкаянную стужу... И коль нельзя, чтоб дважды - в ту же реку, то запросто - чтоб трижды в ту же лужу.

Вот здесь пройдемся чуточку подробней, чтоб стала суть яснее, чем вначале: повторы счастья явно инородней любой повторно встреченной печали. И ведь не зря же говорят в народе, пора принять ту мудрость как подарок: как ни крути, беда одна не ходит. Беда серийна, словно выпуск марок. Она заденет центром или краем, толчком в плечо или ударом в спину – но к ней мы постепенно привыкаем, как лондонец - к парламенту и сплину. Печали столь знакомы и нередки: ушли одни - другие на подходе... И - всё сначала. И - возврат каретки. Букет стократно слышанных мелодий, всё те же несходящиеся стыки, всё тот же монотонный рёв потока...

А счастье - как баран на горном пике: случайно и безмерно одиноко. Его приход, простой и однократный, случится в феврале или июне... Повторы счастья столь же вероятны, как вероятен разум на Нептуне. И выход лишь один: дождаться. Выжить. Удачи миг поймать за хвостик куцый; и счастье до последней капли выжать в сухое, словно жар пустыни, блюдце. Поймаешь - и не падай на колени, и не гадай на картах и на гуще.

Миг счастья из разряда тех явлений, которым повторенья не присущи.



Она застряла в обрывке прозы.
И, полный сил,
смешал ей дождик с водою слёзы
и тушь размыл;
размыл и умер, упал на город,
на землю лёг
вне всех прогнозов и умных споров,
вне подоплёк.
Вся жизнь ее - как нелепый ребус,
как черный лёд.
Вдали последний ночной троллейбус
копытом бьёт.
Она застряла в промокшем сквере,
в сырой листве...
А этот город слезам не верит,
под стать Москве.
Остатки капель стучат уныло
в стекло и жесть.
Она застряла меж тем, что было
и тем, что есть.
Мне не помочь ей, ведь сам себе я
не смог помочь...

А с неба смотрит Кассиопея,
буравя ночь.


Осенним вечером

Хоть в городе всё тот же дождь
ковровою бомбардировкой,
иною стала листьев дрожь -
предзимней, зябкой и неловкой.

Вечерний траффик, скользкий уж,
пронзает шпагою из стали
фосфоресцирующих луж
глухонемое зазеркалье.

И смотрит вечер-господин
глазами грустного поэта,
как превращаются в один
два заоконных силуэта...


Атос

Спокойный взор. Надменный нрав. На сердце - ржа окалины.
Добро пожаловаться, граф, на графские развалины.
Граф претерпел большой урон во всём, во что уверовал.
Но вслух орать: "Я разорён!" - совсем не делаферово.

А жизнь прошла, как будто сон, походкою упругою:
и стол, и Дом, и Периньон, и файв-о-клок с супругою.
Сидит с восьми и до восьми граф над Луарой синею...
Ну ведь не к шлюхам, чёрт возьми, с дворянскою гордынею!

Виват оконченным боям! Завяли традесканции.
Не так уж весело графьям в средневековой Франции.
Давно забытый ратный труд - ни в дебете, ни в кредите...
Есть в графском парке чёрный пруд. Черней нигде не встретите.

Нет, не один вы, де Ла Фер - сословие. Соцветие.
Я тоже пьянь и маловер, пускай спустя столетия.
Удел наш - горе от ума. Мы - у судьбы на вертеле.

Вот только нет на всех Дюма.
И нет на всех бессмертия.


Учитель, воспитай ученика

Не всё ль равно: станок или строка; не всё ль равно: хибара или терем...
Учитель, воспитай ученика и век мори, оставив в подмастерьях.
От жара солнца помогает тент; ожог не получить на дне колодца...
Твой ученик тебе не конкурент: несущий воду в небо не взовьется.

Учитель, воспитай ученика. Учи его печали и облому,
поскольку это смертная тоска - внимать хвале, назначенной другому.
Дари ему, учитель, мудрость книг, разумное в его нейронах сея;
пусть вечно будет счастлив ученик, что он неподалёку от сэнсэя.

Твердя ему, что пыль он и слабак, окрестной грязью непрестанно пачкай.
Он будет верен верностью собак, счастливых даже крохотной подачкой.
Задумчив будь. Загадочен слегка. Слегка витиеват и недопонят...
Учитель, воспитай ученика.
Иначе - не оценят.
И не вспомнят.



>>> все работы aвтора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"