Два маленьких зссе

ВЛАСТЬ — ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ ИОСИФА БРОДСКОГО
Толстый жгут власти перетягивает горло маленького человека, не удушая, но давая иное дыхание.
Формулу власти не вывести, и почему некто, вроде бы не представляющий из себя ничего особенного, заходит в кафе, где когда-то бывал, как носитель чёрной, страшной субстанции — не истолковать, используя лестницы метафизики.
Маленький человек, зарабатывавший уличной живописью, становится партийным горлопаном с трагичными для мира последствиями.
Лотерея рока.
Загадочные выкрутасы кармы.
Стихотворение И. Бродского «Одному тирану» показывает как нельзя лучше внезапное восхождение имярека — столь же крутое, сколь мастерски опущены в тексте звенья биографии: они и не нужны, ибо поэтическое произведение должно быть сгущено, и даже не уплотнено, а доведено до предельной плотности — того, что, в сущности, и отличает стихи от прозы.
Мощно сделанные строфы тяготеют к финалу, что следует из банальности земной логики, но появившиеся в финале мёртвые не воскреснут.
Однако точка в теме власти поставлена быть не может, и в поэтическом своде Бродского «Одному тирану» получает продолжение, развернувшись в «Резиденцию».
Эта последняя отдаёт латиноамериканским романом, «Осенью патриарха» к примеру, хотя Бродский и не любил Маркеса.
Тут другой колорит — слишком подчёркнуто не европейский, хотя тиран, тихо обитающий в резиденции, и любит свою «европейскость»:

И отсюда — тома Золя,
Бальзака, канделябры, балясины, капители
и вообще колоннада, в чьем стройном теле
размещены установки класса ‘земля-земля’.

Тихий, маленький тиран — зауряднее любого заурядного подданного его страны; лаковый быт небольшого особняка, и окончание стихотворения, чьё острие вонзается в сознанье неумолимо:

И ничто так не клонит в сон,
как восьмизначные цифры, составленные в колонку,
да предсмертные вопли сознавшегося во всем
сына, записанные на пленку.

Ибо тиран перестаёт быть человеком.
Ибо власть захлёстывает настолько, что ценности, в чьём золотистом цвете не приходится сомневаться, перестают быть значимыми.
Так, два стихотворения Иосифа Бродского, если и не расшифровывают сути власти вообще, то показывают блистательно, чем оборачивается власть для её носителя.

МИСТИКА СТИЛЯ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
Все три романа Булгакова дают разные варианты языка — так, будто писал их не один автор; и это разноголосица точно определяет масштабы дарования: менее одарённый писатель на такое не способен.
Густой, хочется сказать мясной, вещный язык «Белой гвардии», где пласты городских описаний возникают великолепными холстами масляной живописи, и — несколько небрежный, шероховатый язык «Театрального романа», чудесная галерея персонажей которого вовсе не страдает от мнимого изъяна…
И наконец, язык сакрального романа, который если уж определять — то в категориях чуда.
Интересно читать ранние варианты — как вылуплялись постепенно персонажи, как выкристаллизовывался подлинный стиль…
О! это стиль огня и поэзии, язык в высшей степени цветовой: роман дан в зелёных тонах — от нежного рассветного неба до насыщенного малахита, но иудейские главы текут песочным золотом: льются в перешеек песочных часов мысли — необыкновенной и необычайной.
Известный нам по сумме Евангелий Иисус, насколько «известный» применимо к самому главному персонажу человеческой истории, предстаёт в инаком свете: очень человечный, без божественного отблеска, как будто…
Но — кто может поручиться, как было на самом деле? Ведь все Евангелия — это списки со списков со списков: а тёплая доброта и кроткая мудрость Иешуа так соответствуют фактору чуда — разумеется, превосходящему знания медицины.
Возможно, грандиозная махина чрезвычайно сложного романа явилась Булгакову в целостности: во сне, к примеру, но уточнялись линии, уяснялись персонажи, вспыхивали факелы языка постепенно, очень медленно.
…бывают, особенно сейчас, люди, прочитавшие за жизнь 10-15 художественных книг, но о «Мастере и Маргарите» (часто ещё о «Мёртвых душах») и они будут говорить с теплотою.
Два романа, озарённых чудом; два романа, об устройстве которых хочется рассуждать, но все рассуждения бесплодны: ибо сделанное превосходит способности судящих.
Внешний, юмористический слой Мастера, конечно, наиболее легко считывается, он относительно прост; но подспудно разворачивающиеся драмы: от евангельских, по своему трактуемых идей, до освещения вариантов расплаты, можно расшифровывать до бесконечности.
Глубоки спуски в бездны романа — но бездны эти световые, сколь бы ни рядили церковные люди — допустимы ли симпатичные изображения нечисти: роман светлый, от света, и ради его укрепления в этом мире написан.
Иначе бы — не читался так, ибо подспудно любой из нас — представителей конфликтного и жестоко вида — тяготеет к свету…

 

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий