Две оды — Тредиаковскому и Екатерине Второй

ТРЕДИАКОВСКИЙ

Странно ль быть добродетели так увенча́нной успехом?
Тредиаковский

1

Начать судьбу с побега — славный знак,
с безденежья, с упреков — так и надо;
запеть с чужого голоса, чтоб свой,
укрытый быв пуховою периной,
окреп, поднаторел. Нам рано петь
о собственном — чужое не освоив,
нам, русским, своевольничать нельзя.
Не та пора, чтоб побоку его –
учителя, гиганта, Буало…

2

Пришедши пеш по бедности своей
в Париж, который голоден, изящен,
учен и горд, — жил нищ, скитался пьян,
познал любовь, в которой изъяснялся
стихами по-французски.
Сколь бесстыдству
быть лучше не по-русски… Чистота,
превыспренность — вот что заносим в строки
любовной нашей лирики, холодной,
как северная девственница, песни.

3

Униженный, ославленный, избитый,
я дело делаю, которому награда –
страсть велика. Гексаметр российский
и меонийцу самому не тесен,
Вергилию приличен.
Слово, слово,
другое слово — сладостных зачатий,
от языка чужого понесенных,
полным-полно; я сею озимь, мне
доголодать до сладкого приплода
нет сил, и не сжевать благого корма
мне хилыми зубами.

4

О Телемах, сын нежный, воин храбрый!
Тебя воспеть мне есть охота, жар,
есть время, есть перо, бумага есть,
есть русская словесность, есть урок,
ей заданный.

Пишу преславный эпос. Добродетель
беспримесно слагается в стихи,
слог не лукав, долга, правдива повесть,
ее прочесть уже есть добродетель,
уже урок.

5

Льстецы всегда у трона, Телемах.
Цари орлиным зреньем видят вдаль
охват страны, но слепы к тем, кто рядом,
поэтому такая мразь вокруг,
поэтому властителей судьба
так ненадежна: царь, затмивший разум
обставшей ложью, царь, закрывший слух
для голоса народа, царь, забывший
себя, свой долг суровый, царь, сменивший
постылый труд на легковесный грех, –
такой царь обречен.
Учись, трудись,
будь прост и добродетелен. Поэт
да будет тебе ментором, приставлен
самой Афиной, разумом самим.

6

Страна, восстав, права, мой Телемах.
Отступит Бог от делателя лжи,
от нечестивца, от прелюбодея;
народ, орудье Божье, страшно не
само, а то, чьей поднято рукою.
Как с этим спорить, если Бог за них,
кого молить, когда ты против Бога?

7

Какая развеселая страна
Россия наша! Сколько упражняться
готовых в остроумии — от самых
верхов до нижней палубы! Вот так
и просмеем отечество — придут
вертлявые шуты, их станут слушать,
поддакивать; их колкостей боясь,
век отшатнется от стихов суровых,
серьезных: ироничный прИщур прав
всегда, и гогот прав — в аду так будем
посмеиваться над святою правдой.

8

Я оштрафован счетом тыщу раз,
две тысячи; водой сырой опившись,
я повторяю стрОку за строкой,
всё наизусть, и дождевая хлещет
по мне вода: так климат наш российский
способствует поэту в униженьях;
да, так оно и надо: стой, шепчи —
строка, другая, труд был сочинять
и стыд читать. Так мне мое бесстыдство
далось дороже, чем иному честь.

9

Нахрапистый и цельный Ломоносов —
какой же он поэт? Куда ему!
Пусть он гремит ретортами, пусть спорит
с Лавуазье за первенство — помора
как ни учи, а хамова черна кость
наружу выпирает. Он — поэт?!

10

Пей, Вася, пей — нет радости на свете
ни пьяному, ни трезвому — ты пей:
как слоги все в силлабике равны,
так, пьяные, мы все в одной и той же
идем цене, а протрезвеем — кто
ударный, безударный, как судить?
Как меня били — очень я ударный,
как я кого пытался — безударный…

11

Так вот кому сомнительная слава
из наших первому, вот чья судьба
для проклятых поэтов образец —
прямой и честный, не на блудный лад
парижский, а по-русски. Горько, стыдно
сивухой стыдную запить судьбу —
почти аскеза это наше пьянство,
суровое условье бытия,
его постылой черновой работы.

Всю эту муть и муку в стих ни-ни,
знай про себя да славь императрикс.

12

Не звонок голос мой, сквозь немоту
природную выделываю штуки
с трудом премногим, с потом, тем достойней,
тем праведнее — ведь не вертопрах,
а свой брат, честный труженик, подъемлет
громаду языка.
Мой герб — Сизиф,
самозабвенно громоздящий камни,
не слышащий ни стонов, ни проклятий,
ни песен местных заунывных, злых.

И как-то начинает поддаваться
усильям творчества огромный русский ад.

 

ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ

1

Скупая европейская зима,
бесснежная, бессолнечная; ветер
разносит влажность от одной реки
до следующей, никаких природных,
естественных границ — перетекают
династия и мысль, распространяясь
до рубежей действительных, куда
нельзя так просто — нужен проводник,
весомая причина, зов живым
из царства мертвых. Встретивший Вергилий
излишне разговорчив в немоте
обставшего бескрайнего пространства.

2

Не легче ль быть поденщицей у скорби,
чем здесь царицей? Меру потеряв,
подделываясь к варварству наивных
туземцев, переварварить их, стать
забавой им, примером?
Будешь думать,
что обманула всех, перехитрила,
взяла их скопом, на арапа, — ум
смел, гибок против косности российской.
Но их не взять ничем: здесь всякий ум
смешон упорной ненависти, глуп
перед глухим, не внемлющим народом,
которому ты станешь мать, надежа;
который на тебя пойдет войной
крестьянскою, разбойною; который,
зверь-чудо-богатырь, мрет за тебя
на всяких штурмах, в плаваньях, походах.

3

Презренна, ненавистна станешь всем:
друзьям, льстецам, родному сыну; внуки
начнут родства стесняться. Блуд один
запомнится, твою составит славу —
одно, что им понятно. А что блуд?
Единственное женское занятье,
доступное здесь до тебя… Пока
возможности расширишь, удивишь
размахом дел неженского ума…

4

Страдая от бессонницы, пишу
ночь напролет, как будто заклинаю
бежавший глаз моих спокойный сон:
вернись, каким ты был — безгрешным, детским,
немецким, захолустным, протестантским,
каких здесь не бывает.
Снится здесь
бескрайнее, тоскливое пространство:
российские поля, тяжелый плат,
материя на мертвом, крест да крест,
белы снега — и по снегам покатым
лихая тройка скачет, к тем несясь
местам благословенным, где хлябь, грязь
зимой, где сны сбываются мои.

5

Язык их крут, и здешняя словесность
надрывна, дело хамово, плач вдовий,
хрип смертный; отрицается культура
поэзией, наукой русской — все
не впрок пошло, усугубило дикость
природную: белеют на снегу
статУи, стынут белые на белом,
прекрасные, презрительные, им
в гиперборейских весях пребыванье —
тоска одна, и мрамор устает,
обледененью мрамор уступает,
того гляди растает по весне…

6

От мыслей мельтешащих ночь светлеет,
чернеет непокорная бумага,
жизнь обретает смысл, порядок, форму
в моих трудах: наказах, драмах — текстах,
которые, составленные мною, –
чистейшей графомании затеи,
написанные пальцем по воде
текущей Леты, только ради счастья
писать и думать, мысли излагать
развернуто и правильно; вот что
здесь не поймут ни разу, никогда –
мечты досужей аккуратный строй,
спокойную расчетливость желаний.

7

Мне это стало Родиной. Второю?
Единственною. Я воюю сплошь,
со всеми, на восток и на закат
свои полки к победам посылаю,
штык тверд и прав.

8. Суворов

Владеющий штыками,
он служит мне из чести да за веру,
всесилен и тщедушен, прост и свят,
шутник над смертью. Петухом кричит,
пугается зеркал; он ссохся весь,
желая свежей крови ненасытно.
И Бог его хранит, и черт не брат
плюгавцу: брал Давид десятки тысяч,
а этот сколько? Сколько раз по столько?

9

Потешилась перебирать людишек
в своей постели; вся Россия, вширь
раскинутая, — теплая постеля;
я разогрела каменное ложе,
насытила страну подобьем жизни
свободной, политической. Куда
ни заберешься, мой дружок полночный,
в какие только выси и богатства,
не забывай, дружочек, бабьи ласки.
Уж лучше всяких подлостей, интриг,
военных дел такая к высшей славе
податливая лестница.

10. Петр III

Ты что ж, дурашка, не угомонился?
Убили человека, персть твоя
легла в просторный гроб — что ж нас тревожишь
подобьем бытия, личины множишь,
мелькаешь по России тут и там,
но больше по Уралу? Как-нибудь
я с призраками слажу, распугаю
их знаменьем креста — и хлынет свет,
и расточатся врАзи; я тебя
осилила живого — бестелесный,
безвластный призрак чем возьмет меня?

11

Мы крепостью огородим Россию —
крестьянскою, живою. Русский бог
за воротАми райска вертограда
в спокойной тишине расположИтся —
нестрашен, благ и сыт. Устойчив строй
тяжолый, строгий: тело государства —
его народ, одушевленный властью,
самодержавна власть души над телом,
иначе смерть.

Се век Екатерины просвещенный,
счастливый век, прелучший для России.

12

Петру Великому — Екатерина
по камню пишет: райского житья-
бытья оставь условия, взгляни
сквозь небо на страну свою — ну что,
не подвела немецкая чужачка?

Здесь надо каждый раз варягов звать,
чтоб оживить страну, здесь только ты
из русских не по-русски бодро правил.

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий

  1. Явная удача журнала, спасибо автору! Нет лишней стилизации, все по смыслу, слово ищет и находит его, прием не забивает импульс, а раскрывает.